Вы уроженка Казахстана, как давно ваши предки жили в тех краях?
У меня и сейчас там родственников много. Мои мама и папа в 1950-е годы, как все неравнодушные комсомольцы и граждане прекрасной советской страны, поехали на целину. Там и познакомились, нашли друг друга. Папа приехал из Киева по комсомольской линии, а мама — смоленская, училась в Алма-Ате на киномеханика. И кстати, оба занимались самодеятельностью.
Следили за январскими событиями в Казахстане?
Мои родственники были очень перепуганы. Двоюродная сестра говорила: было очень страшно — били людей, не разбирая что к чему... Эта пена — очень опасная пена. Начинается всё благими намерениями, мы все хотим жить лучше, а потом включаются совершенно другие силы. Сестра сказала, что сразу вспомнила развал СССР, после которого русских отовсюду гнали, избивали, насиловали. Мне тоже было очень тревожно.
Когда случается важное, знаковое событие в жизни страны, я часто ловлю себя на мысли — а что бы сказал на это Егор Летов или Балабанов? Люди, творчество которых я безмерно люблю, но которых уже нет. У вас такое бывает?
Алексей — всё-таки немножко и дитя XXI века тоже, хотя мы все родом из Советского Союза. Уверена, сегодня Лёша был бы так же патриотично настроен, что он и делал своим творчеством всё время.
Кстати, в последние годы он работал над сценарием фильма о жизни молодого Сталина. Вам он там предлагал сниматься?
Нет, это мы с ним не обсуждали.
Недавно спектакль про юность Сталина — «Чудесный грузин» — был поставлен во МХАТе. С Ольгой Бузовой в одной из ролей...
Я про Бузову, честно говоря, не знаю и знать не хочу. Этот эксперимент закончился уже. Называется — «любой ценой». Я только что вернулась из Москвы, была на спектакле «Египетская марка» в театре Фоменко. Уникальный поэтический спектакль высокого, профессионального уровня. Считаю, есть вещи непозволительные: аббревиатура МХАТ несёт в себе огромный пласт высококультурных людей, которые умирали за искусство, за творчество — это была их религия. Превращать это в шоу — не уважать себя, своего зрителя, опускать всю свою историю. Дух театра — это очень высокая подача, вот у Петра Наумовича Фоменко спектакль не может быть дурным, тривиальным, пошлым.
Получается, сейчас вообще время дилетантов, любителей? Блогеры подменяют журналистов, шоумены — актёров...
Да, у нас есть много молодых ребят, которые окончили актёрские курсы — и стали режиссёрами! Сейчас уже снимают кино. Но когда драматический актёр идёт снимать кино, он всё-таки похожим делом занимается, а певицы на подмостках драматического театра — это непростительно. Надо нам всем держать оборону. Бойкотировать.
Вы работали с Балабановым на трёх картинах: в 1994, 1997 и 2008 годах...
У меня ещё был эпизод в «Мне не больно» с Ренатой Литвиновой, но он в фильм не вошёл. Большая сцена с главным героем, целый съёмочный день. Лёша сказал, что я там получилась очень красивая — и ему это не понравилось. Вырезал, хотя на премьеру пригласил.
Что за эти годы изменилось в Алексее Октябриновиче, а что осталось прежним?
Девяностые — это «Кинотавр», это Московский кинофестиваль. Мы много болтали, и пили, и пели. А спустя 10-15 лет изменился возраст, здоровье у Лёши стало похуже. На «Морфии» я думала, что, может, он неважно выглядит из-за булгаковского материала. Он всё время говорил о смерти — мол, скоро умру. Это был уже человек уходящий... Что на него так повлияло? — Смерть Бодрова, несколько автоаварий, гибель актрисы его незаконченного фильма «Река». И потом, многие великие предчувствовали свой короткий век.
А это правда, что главный герой «Брата» был назван в честь вашего сына?
Он же все характеры сам придумывал, обогащал своими вещами. Видите, и Свету назвал Светой. Он мне после «Замка» говорил: «Я пишу сценарий на тебя, ты знай об этом!» А я тогда даже не понимала, что это единичные случаи, когда режиссёр пишет сценарий для конкретной актрисы. В мировой истории мы можем такое пересчитать по пальцам. И вот я пришла с сыном на пробы на «Ленфильм», Данька бегал маленький. Алексей спрашивает: «Как зовут-то?». Я говорю: «Данила». И ему имя понравилось. Возможно, это знакомство повлияло на выбор имени героя — Данила Багров.
Что вам сложнее всего было сыграть в «Брате»?
Сцену после изнасилования. Я даже выпить попросила. Не хотелось играть трагедию, нужно было какую-то меру отстранения сделать и при всём этом не впадать в сопли.
И с какого дубля сняли?
А мы не могли себе позволить много дублей, их всегда было два-три. Это была плёнка живая, она дорогая. Лёша злился только когда видел, что артистка подкрашивается, он не любил грим. Но как это, артистке — и не покрасить глаза?.. Только когда мы уже в Москве снимали сцену концерта, я сказала, что Света здесь должна быть накрашена — потому что она старше его. Прямо тени сделать. Кстати, на самом деле это был концерт «Чижа» в «Горбушке» (ДК имени С.П. Горбунова — Д.В.): Лёша ничего не успевал, в Питере концертов не было — поехали в Москву, а потом перемонтировали. Помню, долго ждали, пока заполнится зал — концерт был настоящий. Было не пройти, и мы с Серёжей прямо со сцены туда прыгнули. Выпрыгнуть было уже сложнее.
Финал, когда ваша героиня остаётся с бьющим её мужем, — это такой намёк на «сильную руку», нужную России? В конце 1990-х часто говорили, что стране необходимы «ежовые рукавицы».
Лёша об этом не думал совсем, там нет политической подоплёки. Он просто знал, что женщины всегда уходят к слабым! Вот у тебя есть муж, который тебя бьёт. Ну такой-сякой, зато понятный. А у другого человека — криминал за спиной, убийства, стрельба. В экшене они должны были бы сбежать вместе, но тут — Питер, коммунальная квартира, женщина, которая любит гулять через мосты... Она никуда не уедет из своего города. А что касается власти — Лёше всегда были интереснее человеческие взаимоотношения: любовь, предательство, верность. А не политика и интрижки.
Балабанов — это мужское кино?
Конечно. Абсолютно мужское, потому что он всегда знал, что делает. Сейчас приходишь на площадку, у режиссёра глазки бегают: «Давай вот так, а может, лучше так?..» А Лёша бился за каждую свою букву, которая у него прописана в сценарии. Я иногда не понимала, а на самом деле за этими простыми, немногословными, не сильно интеллектуальными текстами была точность характеров. И его точное представление о том, что он хочет в результате.
«Замок» по Кафке снимали в Выборге, бываете там сейчас? А какие ваши любимые места в Петербурге?
Когда меня на фестивали в Выборг приглашают, я туда езжу. Замечательный город — харизматичный такой, совсем не русский, не советский. А у нас я очень люблю Фонтанку, да и вообще старый город — Итальянскую улицу, набережные Невы, Крюков канал...
Многих мест из «Брата» больше нет: скажем, за «Прибалтийской» намыли целые гектары новых территорий. Не скучаете по прежнему Петербургу девяностых?
Кстати, мы недавно на этом намыве тоже снимали кино с Игорем Волошиным. Там странно, как на Луне — песок, будто другая планета. Но я не скучаю по тому времени — в девяностые город был пронзительно трагичный, как будто выхолощенный. То время было радостным, потому что у нас рождались дети, мы ходили друг к другу в гости — на Рубинштейна тогда жили и Юра Гальцев, и Семён Стругачёв... Вечеринки мы делали вскладчину. Вот этого не хватает. Но помню, как я приехала из роддома, и мне девчонки притащили кочан капусты и картошку. О детском питании даже речи не шло — я потом куда-то бегала, были очереди бесконечные... А когда моя мама гуляла с коляской по Рубинштейна, там как раз убили Маневича. Вот это был натурализм!