«Я вышел и вернулся не туда»: спектакль о бездомных, в котором может поучаствовать каждый

Место действия — улица. Реквизит — кусок обоев, пустой флакон из-под духов и шоколадные вафли. Актеры — сами зрители.

Спектакль «Я вышел и вернулся не туда», который сделали ребята из арт-группы «12:12» совсем не похож на привычные нам постановки, где люди, удобно расположившиеся на мягких креслах, наблюдают за вздыхающими среди декораций актерами. В потоке прохожих, стоя на осеннем ветру, зритель крутит в руках пыльную шкатулку или игрушечного зайца. Он думает о своей жизни и одновременно проживает чужую — жизнь случайного человека, который потерял свой дом и остался на улице. Авторы этого спектакля — Марина, Аня и Тимофей рассказали «Скамейке» о том, каким, по их мнению, должен быть современный театр, где и как рождаются его герои и почему художник не должен быть голодным.

Как появилась идея организовать вашу арт-группу? И почему она так называется?

Тимофей: Мы с Аней давно хотели попробовать сделать что-то вместе. Необязательно спектакль, а просто какую-то движуху организовать. В августе прошлого года у нас появилась такая возможность — в рамках мероприятия «Маршрут старухи» мы организовали интерактивную игру «Путь мертвеца», где участник должен был пройти заданный маршрут, выполняя задания, которые он получал через телеграм-бот. Вышло интересно, и мы поняли, что нам удобно работать вместе. Так что в ноябре 2020 уже с Мариной мы сделали спектакль «Я вышел и вернулся не туда». Наше название фиксирует момент, в который мы приняли решение, что работаем вместе — в 12 часов 12 минут дня.

Марина: Также вместе с нами над спектаклем работала художница Ксюша Бодрова. Ещё в нашей команде есть композитор, Лена Гутина из Минска.

В вашем манифесте написано: «мы создаем партисипаторные спектакли на стыке documentary и fiction». Что это значит?

М.: Это моя формулировка. Мы очень долго пытались понять, на что похоже то, что мы делаем. Мы практически всегда отталкиваемся от тех проблем, которые существуют в реальности. Например, проблемы бездомности, экологии и коррупции... У нас получается что-то, сочетающее в себе документальную и художественную (то есть вымышленную) основу. Готовые художественные тексты мы не берем. Для того, чтобы через них выразить реальность, нужно специально что-то притягивать за уши, делать какую-то искусственную смысловую надстройку. Мы же работаем с тем, что нас окружает, ведь это чувствуется острее. А слово «партисипаторность» означает, что у нас главное действующее лицо — сам зритель, взаимодействующий с вещами, пространством.

Еще один интересный пункт манифеста — «мы не работаем бесплатно». Действительно, людям творческих профессий часто предлагают выполнить работу «за идею». Как с этим бороться?

Т.: Считается, что художник должен быть голодным, страдать, сидеть в подвале... Но это неправильно. Любой труд должен быть оплачен. Да, некоторые проекты были интересны мне настолько, что я делал свою работу бесплатно. Например, неделю назад я участвовал в выставке «Арт-превращение» от инклюзивного отдела Русского музея. Они приглашают людей из ПНИ и делают небольшую выставку, где все участники показывают свои работы. Мне было интересно поработать с этими людьми. Все получилось очень здорово, это замечательные, талантливые ребята. Но в целом, мне кажется, очень важно научиться рассчитывать стоимость своей работы. Понимать, сколько стоит труд, уметь назвать цену и уметь отказываться. Главное — преодолеть страх, что, если размер оплаты кого-то не устроит, на тебя обидятся, откажут и больше никогда никуда не позовут. Это не так.

Аня: Нужно быть готовым к тому, что вам могут отказать, вы можете отказать. Это нормально, не стоит принимать все на личный счет — вот, мне отказали, значит я плохой специалист… Это говорит синдром самозванца. Нужно ценить то, что вы можете предложить, потому что в любом человеке есть уникальный набор навыков, талантов.

Т.: К сожалению, узнать среднюю оплату на рынке труда в нашей профессии очень сложно — нигде на сайтах не висит вакансий «Ищем актера/режиссера, зарплата такая-то» А если есть, то пишут совершенно разные суммы. Нужно укреплять наше сообщество, общаться, доверять друг другу. Потому что сейчас все очень боятся рассказывать друг другу про то, какие договоренности были с театрами, людьми, считают, что это неприлично, держат в секрете… Все говорят: «Зачем тебе деньги, ты же ради искусства делаешь это, для души». Но ведь у нас есть не только душа, но и тело. А у проекта — идея и бюджет.

Почему вы обращаетесь именно к социальным темам?

А.: Для нас важно познакомить людей из театра с активистами из разных областей, которые занимаются, например, феминизмом, психоактивизмом. Нам хочется показать, что театр может быть инструментом для обсуждения важных остросоциальных тем. А еще — дать понять театральным деятелям, что можно уже перестать ставить «Чайку», ведь материал, актуальный для сегодняшнего дня, будет всегда. Если не ошибаюсь, Серебренников говорил, что, если посмотреть на итоги Золотой маски за последние 10 лет, то никакой картинки о том, что происходило в стране все это время, не сложится. Нам хочется, чтобы наши проекты отражали реальность и позволяли говорить о ней языком искусства.

А до «12:12» вы занимались какими-то аналогичными проектами на социальную тематику?

А.: Практически все мои проекты так или иначе с ней связаны. Я работала на Новой сцене Александринского театра, где курировала социально-культурную программу «Здесь и сейчас». Там мы делали проекты с участием детей с опытом миграции. Потом работала в Упсала-цирке и тоже делала миротворческую лабораторию с подростками-мигрантами из разных стран.

Т.: У меня тоже есть такой опыт. До «12:12» я участвовал в спектакле Михаила Патласова «Цель визита», он тоже был в Александринке. Это был спектакль с участием подростков с опытом миграции. У меня много разного опыта в преподавании — например, сейчас я работаю в проекте «Театральный дом» в фонде «Подари мне крылья», который помогает подросткам из детских домов, воспитанникам приютов и детям с ОВЗ. Там очень классные ребята, мне нравится с ними работать. А до этого три года работал в школе иностранных языков, где занимался с детьми театром на английском. Вообще, не думал раньше о том, чтобы работать с детьми. После учебы решил — ну, подработаю… И завертелось. Мне действительно очень нравится этим заниматься.

М.: Раньше я практически не занималась никакой социальной повесткой, меня интересовали какие-то более глобальные темы. В основном, как ни странно, тема войны. Значительная часть моих сценариев — на военную тематику. И я помню, что, когда я бралась за работу вместе с Аней и Тимофеем, у меня было ощущение какой-то новизны, потому что раньше я с этим не соприкасалась. Когда мы пошли с Аней в «Ночлежку» на день открытых дверей, я почувствовала, что столкнулась с чем-то совершенно новым для себя. Да, я знала и читала о «Ночлежке» раньше, но побывать там, увидеть, чем живут эти люди — это был необыкновенный опыт.

Проект, который вы сейчас делаете — «Я вышел и вернулся не туда». Как появилась идея этого спектакля?

А.: Мы делали этот спектакль для «Ночлежки» в рамках акции «Экспресс-помощь». Нашей задачей было показать, что бездомные — это не какие-то грязные, опустившиеся люди. Просто в какой-то момент их жизнь сложилась так, что они оказались на улице, и им не протянули руку помощи.

Вы делаете спектакль прямо на улице, а ваши актеры — сами зрители. Расскажите о том, как это происходит.

Т.: Спектакль начинается в помещении, мы объясняем правила участникам, раздаем им конверты с историями. В конверте лежит ручка, а на самом конверте изображена карта маршрута. Люди выходят на улицу, и каждый проходит свой маршрут между всеми окнами, на которых развешены предметы. Человек читает кусочек истории, подходит к указанному окну, находит предмет, который ассоциируется с этим кусочком истории. На каждом предмете есть бирка с действиями, которые над этим предметом нужно произвести. Человек взаимодействует с предметом насколько хватает его инициативы, воображения, готовности включаться. Затем он дописывает в историю какие-то своим впечатления от этих действий, переворачивает страницу и повторяет процедуру — еще один кусочек истории, еще одно окно, еще один предмет. Когда он проходит так через всю историю, то снова идет внутрь, где собираются все зрители. Вместе они играют финал, у них есть инструкция как это сделать. Мы относим этот спектакль к театру участия, потому что без прямого включения зрителя в действие спектакля просто не будет.

Откуда берутся эти предметы?

Т.: Практически все предметы имеют свою историю. Там нет бутафории, специально сделанной к спектаклю. Предметы найдены где-то на барахолке, принесены нами или подарены нашими друзьями для спектакля.

Самый особенный для вас предмет можете выделить?

М.: Мне нравится кусок обоев, на которых надо рисовать. В детстве многих наверняка ругали за такие художества. А мы не ругаем, наоборот — просим нарисовать что-нибудь в ходе спектакля.

Т.: Для меня, наверное, самый примечательный объект — это икона святого Тимофея, которую мы нашли где-то на шкафу в квартире, которую снимали. Она совсем простенькая, картонная, чуть ли не сувенирная. Но это было такое интересное совпадение — святой, в честь которого я назван, просто лежал где-то на полке, а потом случайно пришел в мою жизнь. Дальше икона переезжала с нами из квартиры в квартиру, и вот теперь она играет в спектакле.

А.: У меня почему-то в памяти всплывает образ музыкальной шкатулки с орехами. Это шкатулка нашей художницы Ксюши. Кажется, что там были когда-то конфеты, и в голову не приходит, что там орехи. Был случай, когда зрители пытались проиграть музыку на этой шкатулке, она открылась, эти орехи рассыпались, и этот образ мне почему-то сейчас вспомнился.

М.: Еще я принесла туда свою стрелковую грамоту с 11-го класса. Я отношусь к ней с большим теплом. Все мои грамоты со школы были гуманитарные, за олимпиады по литературе, конкурс какой-нибудь исторический, чтение стихов на стульчике во втором классе, еще что-то... А вот грамота за стрельбу — это классно! Единственный раз в жизни стреляла, кстати. То есть, у всех вещей в спектакле есть какая-то привязка, либо ощущение, либо отсылка к чему-то личному.

А если в день спектакля случится непогода, дождь пойдет, например?

А.: У нас такое было на прошлом спектакле, весной. Был дождь, но мы решили не отменять спектакль — как пойдет, так пойдет. И по отзывам это, наоборот, добавило атмосферы, дало ощущение реальности происходящего. Потому что бездомные тоже часто не могут где-то укрыться в непогоду, оставаясь с ней один на один. Марина все время пыталась наших участников согреть, заботилась о них. В «Открытом пространстве» были вещи, которые можно было бесплатно забрать себе, и Марина выносила то шубу, то какие-то куртки зрителям, которые были без зонтиков, чтобы они могли укрыться. Кто-то даже отказывался от них, и весь спектакль мок под дождем или прятался в арке.

М.: Да, такие условия еще больше погружают в процесс. Один из первых показов состоялся в ноябре, была неприятная погода, мелкий дождик. И когда ты после этого всего возвращаешься обратно в помещение, тебе горячий чай наливают, это еще больше погружает в ощущение дома по контрасту с погодой.

А.: Был еще классный момент в ноябре, когда было уже дико холодно. Спектакль построен на том, что зрители после взаимодействия с каким-то предметом каждый раз дописывают свою историю. Писать было сложно, так как руки мерзли даже в перчатках. И одним из предметов был розовый фен, включенный в розетку. Ты мог погреть руки, посушив их феном. На этом моменте кто-то делился, что это было какое-то невероятное ощущение — у тебя замерзли руки, ты продираешься через эту историю человека, который потерял дом, и вдруг получаешь маленький кусочек тепла из какого-то очень несуразного фена...

А как на вас реагируют жители соседних домов?

А.: Были абсолютно разные реакции. Мы играли изначально спектакль в центре добрососедства «Дом», и там многие воспринимали это как какую-то интерактивную инсталляцию, и люди, не зная канву спектакля, просто как-то взаимодействовали с предметами, расположенными на окнах. Особенно это нравилось детям. А потом мы переехали в «Открытое пространство» на Достоевского, и вот там отношения с некоторыми из соседей были напряженными.

М.: Да, там была совершенно фееричная история на одном из спектаклей этой весной. Я стояла, следила за тем, чтобы реквизит не утащили, и вышел какой-то мужик, очень злой. Шел он на костылях и ругался отборным матом, потому что ему все происходящее очень не нравилось, нарушало его внутреннюю гармонию вроде как. С ним было два парня криминального вида, которыми он командовал. Это было смешно, но немного страшно, потому что он хотел, чтобы эти ребята все сняли, вызвали полицию. А потом я поговорила с ним, постаралась заинтересовать в спектакле и получила очень странную реакцию — он увидел меня, сказал, что я красивая, и на этом успокоился. У меня было ощущение, что что-то у него болит, именно физически. И вообще, по таким людям видно, что с ними что-то не так, что-то их гнетет в плане здоровья, жизни.

Кто чаще всего принимает участие в ваших спектаклях?

М.: В основном это наши ровесники, иногда приходят люди средних лет. А еще на наших показах были две женщины, которые на тот момент жили в «Ночлежке».

Т.: Да, их пригласили как людей с опытом жизни вне дома. Мы после спектакля у них спросили, не переврали ли мы чего, нет ли каких-то вещей, которые совсем не вяжутся с их жизненным опытом. Они сказали, что, наоборот, все истории из спектакля очень типичны. Причем, наиболее типичными оказываются те истории, которые сначала звучат неправдоподобно — про пересечение границ, экстрадицию, болезни, увольнения. На самом деле это очень похоже на реальную жизнь.

М.: Еще я вспомнила, что, когда мы перешли к финальной части спектакля, эти две женщины начали рассказывать собственные истории. Они так прониклись текстами участников, что говорили и говорили, не могли остановиться.

М.: Даже при наличии родственников, с которыми они в хороших отношениях, некоторые люди стыдятся и не решаются просить у них помощи.

Сейчас вы готовите еще один проект с социальной повесткой: театральная лаборатория «Ничья», тема которой в этом году — психическое здоровье. Что это за проект?

Т.: Лаборатория — это небольшой театральный фестиваль. Театр очень часто выключен из жизни. Мы вроде и говорим о том, что вокруг нас, но на самом деле просто воспроизводим какие-то штампы и шаблоны, принятые в театре. То есть, среда там довольно консервативная. Люди между собой мало общаются, только пересекаются в процессе работы и все. Затея лаборатории в том, чтобы познакомить театральную тусовку с людьми, которые всерьез занимаются какой-то общественной проблемой, активизмом.

В 2021 году речь шла о феминизме, правах женщин. В этом году мы договорились о сотрудничестве с движением «Психоактивно». Как я понимаю, психоактивизм — это когда люди, у которых есть ментальные особенности, говорят сами за себя. Они защищают свои права и рассказывают о своей жизни сами. Чаще происходит наоборот. Есть такая аксиома недоверия человеку с ментальными особенностями, многие считают — он же не в себе, значит, не может принимать решения самостоятельно, его словам нельзя верить. А мы говорим — есть люди с разными особенностями, и ты не можешь понять, что они чувствуют, не можешь говорить за них.

Лаборатория строится таким образом — сначала проходит конкурс пьес на эту тему (пьесу может прислать кто угодно), далее их оценивает экспертный совет, в котором шесть человек, трое из которых специалисты в области театра, трое — психоактивисты или те, кто имеет опыт работы с людьми с ментальными особенностями. Мы выберем пьесы для шорт-листа, после чего проведем конкурс режиссерских заявок, то есть режиссеры пришлют свои идеи о том, как эти пьесы поставить. А еще будет мастерская.

М.: В мастерской будут участвовать люди, которые до этого пьес не писали, их идеи будут курировать драматурги. Мы будем отбирать заявки на участие в ней. Для меня эта лаборатория — поиск какого-то языка, которым можно говорить о ментальных расстройствах в искусстве. Обычно, если в какой-то пьесе появляется человек, который имеет такой диагноз, у так называемых «нормальных» людей сразу возникает отторжение. Это неправильно. Надо найти какой-то язык, на котором можно говорить, выражая чувства людей с ментальными особенностями так, чтобы их могли понимать те, кто с этим вообще никогда не сталкивался. По итогам лаборатории будет дискуссия, где мы поймем, пришли мы к чему-то или нет.

Какие социальные темы хотелось бы затронуть в будущих проектах?

М.: Мне кажется, у нас будет что-то про права детей. Нам даже в Инстаграме писали, просили сделать какую-нибудь следующую «Ничью» на эту тему. И конкретно для меня очень важна тема войны.

А.: Я думаю, что может быть еще тема миграции — это очень актуально для нас, потому что я и Тимофей — мигранты в Петербурге. И в прошлом году на «Ничьей» мы получили аналогичный запрос от критика, у которой тоже есть опыт миграции.

Т.: Проблема защиты окружающей среды тоже очень актуальна, мы уже начали с ней работать. А еще — права, возможности и жизнь людей пожилого возраста. Им и с работой тяжелее, и здоровье уже не то. Да и вообще, весь мир уже не тот.

М.: Еще, я думаю, политический активизм — тема опасная, но и ее нужно как-то развивать.