Сегодня сказали бы, что Хармс троллил обывателей. И его наряд, поведение, манера декламации, безусловно, были естественными составляющими его творчества. Но если сегодня такой акционизм вряд ли кого-то удивит, в 1937-м подобные шутки могли стать смертельно опасными. Желающих написать донос на ярких, заметных и очень несоветских людей в Ленинграде 1930-х было достаточно. В частности, история сохранила имя Антонины Оранжиреевой, чья кляуза стала для Хармса роковой.
«Пусть меня расстреляют, но форму я не одену», — якобы произнёс Хармс в августе 1941-го. Странный текст полностью приведён в постановлении на арест. И хотя поэт действительно допускал в своей речи серьёзные ошибки, тут обращает на себя внимание скорее экстремистское содержание реплики. Ни один из многочисленных друзей автора не приводит в его речах ничего подобного — именно потому, что он не был антисоветчиком, стараясь быть максимально далёким от политики. Не получилось.
Исследователь творчества обэриутов Александр Кобринский также утверждает, что ничего подобного Хармс сказать не мог. Но опровергнуть приговор в стране, где суды заменялись «тройками», было невозможно. Скорее всего, даже если бы создатель «Иван Иваныча Самовара» выжил в «Крестах», он встал бы к стенке.
Симптоматично, что пролетарскую ненависть, которую едкий поэт многократно вызывал на себя при жизни, мы нередко видим в его адрес и сейчас. Хейтеров у Хармса достаточно. И мемориальная доска на доме 11 по улице Маяковского, появившаяся в 2005-м, до сих пор не согласована Смольным. И огромное граффити неподалёку, которое нарисовали на фасаде в Ковенском переулке уличные художники Паша Кас и Павел Мокич, по-прежнему мозолит кому-то глаза.