Александр Донских фон Романов

В то же время Александр Петрович Донских фон Романов живёт в коммуналке на Боровой, в той самой комнате, где с 1981 по 1991 жил его коллега по «Зоопарку» Майк Науменко. Как известно, из рок-клуба помнят, в основном, Виктора Цоя и БГ, правда, после фильма «Лето» Серебренникова многие припомнили и Майка. В то же время Александр Петрович пел в «Землянах», а потом сделал музыку для коллекции модной одежды и представил её в Риге. А теперь он снимает комнату там, где в юности мечтал захватить мир. Но ему не скучно. 7 марта грядёт праздник: реконструкция первого концерта рок-клуба. Александр Петрович никуда не пойдёт, ему сейчас интереснее не реконструкции, а коллаж. Да его и не пригласили. Зато Александр Петрович «Скамейку» пригласил к себе. Мы сходили — интересный вышел коллаж. Не хуже, чем иная реконструкция.

«Впервые в этой комнате я появился в 1981 году. В декабре 1980 года в эту комнату въехал Майк. А до этого и после, естественно, здесь жила Наталья, жена Майка и мать их сына Евгения. Майк появился здесь 8 декабря 1980 года — в день смерти Джона Леннона. Такие совпадения мне кажутся очень симптоматичными.
Принцип экспозиции здесь — коллаж. Дело в том, что мы работаем с Валерой Алаховым, из «Новых композиторов». Мы уже много лет с ним сотрудничаем, и вот, наконец, это сотрудничество привело к каким-то результатам. Мы записали несколько треков, сняли четыре клипа, один, кстати, посвящён Эдите Станиславовне Пьехе, прошлым летом ей ко Дню рождения сделали. Это электронная музыка, естественно. А я пытаюсь привнести в неё элемент своего опыта песни 20-го века.

Можете фотографировать всё что хотите. Порнографию всю я убрал. У меня была выставка недавно — «Занавешенные картинки» — эротический рисунок и даже порнографический художника Олега Привалова, который, к сожалению, нас недавно покинул. Он, на самом деле, архитектор, хорошие проекты делал в Питере, очень умный, интересный человек, прекрасный в общении и прекрасный рисовальщик. На наших вечерах он брал пачку бумаги и рисовал скетчи, наброски, по-русски говоря. Он их оставлял, а я их коллекционировал. Много потеряно было экземпляров, но, как видите, черепахе не удаётся избавиться от своего панциря, а мне от культурного слоя, который растёт прямо на мне. Олег оставил много рисунков и часть из них носила гомоэротический характер. Это было смешно. Вот здесь висит один его рисунок. Он тоже порнографического характера, но поскольку речь о литературном персонаже, я позволил себе его оставить. Хотя вот в Фейсбуке не рискнул вывесить, меня там пару раз банили за что-то такое. Ну чёрт с ними.

Я понял, что мне всегда напоминала эта квартира с 1981 года, когда я здесь появился. Это вагон поезда. Потому что абсолютно прямой, как стрела, коридор, окна с правой стороны, а слева двери «купе» и в конце «тамбур» — кухня, ванная, туалет. Майк с женой и сыном жили в четвёртом «купе». И я теперь тоже в этом купе еду.

Мы вчетвером в «четвёртом купе» прожили четыре месяца. И это не сделало нас врагами на всю жизнь — надо отдать должное терпению моих друзей. Мы тогда были гораздо более мобильны и меньше думали о комфорте. С 1981 года до своей смерти Майк жил здесь. Наталья в 1991 году рассталась с ним и вместе с Женей уехала в Москву, где у неё появилась новая семья. В том же году, как известно, Майка не стало. В это время я находился в Германии, в Берлине.

В Германии я в рождество 1989 года вышел на станции Zoo (по-русски «Зоо» или «Цоо»), что мне тоже кажется глубоко символичным. Планировал пробыть там три месяца, а пробыл три года. Первое Берлинское лето, и вдруг кто-то меня встречает и говорит: «Ты знаешь, Цой разбился. — Как разбился? — А вот так». И никаких подробностей больше. Прошёл год, в августе 1991 точно также кто-то мне говорит: «Ты знаешь, Майк умер». Я говорю: «Да что же это такое творится-то. Если я буду терять в год по другу… что-то не то». И летом следующего 1992 года я вернулся в Петербург.
В моей жизни было три «зэ» — сначала «Зоопарк», я был зарегистрирован в рок-клубе в первом составе группы — это документальный факт. Таким образом, я остаюсь членом рок-клуба до сих пор. Потом «Земляне». И третье «зэ» — это Западный Берлин, это был очень-очень важный период моей жизни. Но, надо сказать, мой интерес к жизни заграницей исчерпался этим периодом. Последние 28 лет я не был заграницей, если не считать Крыма, когда он ещё был не «наш». В 2007 году я там был, именно в том году, когда там разбилась Наташа Пивоварова из группы «Колибри». Кажется, мне не стоит выезжать за границу.

В 1994 году получилось так, что я потерял свою жилплощадь. Достаточно скромную и без того — у меня была комната в коммуналке. Но в центре. И я инвестировал недвижимость в поездку на фестиваль в Ригу. В это время мы дружили и работали с Володей Бухинником, он занимался авангардной модой, а я делал музыку к показу его моделей. И с ним мы поехали на Фестиваль «неукрощённой» моды, где я познакомился с Андреем Бартеневым, имел счастье быть представленным Эндрю Логану и Пако Рабану. И всё это в Риге происходило, «в освобождённой Риге» — от большевиков. И мы все в таких роскошных костюмах, и дефиле, и средневековые улочки узкие.

Но инвестиция «не отбилась», не вернулись эти деньги. И вот последние 27 лет… Трижды девять, опять же. Трижды по трижды три. Интересно. Три в третьей, да, получается?
Короче говоря, три в третьей степени лет я являюсь официальным бомжом в этом чудесном и горячо любимом мной городе. По сути дела, я с чего начал, к тому и пришёл. Как я был здесь «беспрописником», «лимитой» и понаехавшим, так вновь откатился на эти позиции. Но меня это не пугает, более того, это часть такой игры, в которую мы начинали играть достаточно рано, закончивши школу. То есть, например, я не хочу служить в армии — а в армии служить надо. Значит, нужно либо откос, либо искать себе в здоровье что-то — «дурка», как бы вот, классическая отмазка. И так далее, тому подобное.

У меня была такая теория, которая в моём романе «Призраки города N» описана: родить ребёнка в тайне от государства, нигде не регистрировать, вырастить, образовать, чтобы он был вне государства, незарегистрированный человек. И Майк мне говорит: «Ну у него же не будет никаких социальных гарантий, прав». Я говорю: «А зачем, они не нужны, на самом же деле. Можно жить, не будучи членом никакой организации, не зарегистрированным ни в какой системе координат». Вот такой идиоматический анархизм. Конечно, в практике это очень сложно осуществить и кроме проблем у ребёнка этого, наверное, ничего больше не будет в этой жизни. Хотя как знать.

Моё нелегальное пребывание в Петербурге требовало съёма жилплощади. Сначала деньги позволяли снимать отдельные квартиры. Потом были двушки на двоих сначала на Мойке, потом на Фонтанке, потом уже на Моховой улице была комната в коммуналке, но 40 метров с видом во двор на фонтан — бездействующий, как и почти все дворовые фонтаны в Петербурге. Таким вот образом я путешествовал все эти годы и продолжаю путешествовать.
И вот, в конце прошлого года, Игорь Воротников, композитор, говорит: «А ты знаешь, что комната Майка сдаётся? Прямо сейчас. Не хочешь, типа, её снять?» Я говорю: «О как, вот это поворот сюжета, вот это режиссёрская находочка».

За пару лет до этого я перевозил маму с Урала на её историческую родину в Нижний Новгород. И пока я помогал упаковать всё, пока шла продажа имущества и квартиры, я целый месяц прожил в комнате, в которой жил с пятого класса, где прошли мои школьные годы. Такое дежавю, память места.

И вот спустя два года абсолютно то же, такое перемещение во времени. Ожили не только воспоминания, события, которые здесь происходили — ожила эмоциональная окраска этих событий. Мы были молоды, мы были полны надежд, мы намеревались покорить этот мир. Во всяком случае, как-то себя в нём обозначить, проявить, блеснуть. Высказаться. И вот, бах, я оказываюсь здесь в возрасте, когда имеет смысл посмотреть, а что собственно было сделано за шестьдесят четыре года моей жизни. И продолжает делаться.
Сначала я думал, поживу, пока ситуация разрулится на предыдущем жилье, речь шла о двух-трёх месяцах. Но я друг обнаружил здесь приток. Это вульгарно может прозвучать и даже смешно, столоверчения какие-то, спиритизм, вся вот эта хрень — над этим всем я с удовольствием вместе с вами посмеюсь. Но память места есть память места, понимаете. Этот вид из окна, этот вагон поезда, который летит в небесах над крышами, причём летит строго на восток. Почти что.

И необходимость. Я многие годы трепался всем, что пишу второй роман. И вот свёз сюда горы черновиков и намереваюсь за этот год всё сделать. Это одна из причин, по которой хочу немножко задержаться. Вторая — то что в августе будет 30 лет кончины Майка в этой комнате. В этой комнате он умер. И как вам сказать… К потерям друзей невозможно привыкнуть. Но они происходят всё чаще, к сожалению. И приготовить себя к потере близкого человека, зная, что она произойдёт, тоже очень сложно. И, конечно, в числе прочих волн, струн и каких-то потоков мысленно-эмоциональных, которые я испытываю здесь — это место смерти Майка. И мне пришла в голову такая безумная мысль. Цитируя Ричарда Баха в переводе Майка: «Если кажется, что я немного оправдываюсь, это, наверное, потому что я всё-таки немного оправдываюсь». Или что-то в этом роде.

Оправдываюсь в чём — в том, что меня не было рядом, когда это произошло. Вы знаете, что сам перелом основания черепа Майк получил во дворе, внизу. С помощью людей смог добраться до этой комнаты, была вызвана скорая помощь, которая в течение пяти часов не приезжала, что привело к кончине Майка. Я задаю себе вопрос иногда — не с целью получить ответ. И мне не деться от него, видимо, никогда и никуда. Мог ли я сделать что-то такое, чтобы изменить жизнь Майка к лучшему, чтобы он остался жив? Ответа на этот вопрос я не нахожу и не смогу найти, потому что это равносильно вопросу: а если бы я был Господом Богом? Я не Бог, и наивность, с которой мы полагаем, что мы сами творим свою жизнь, она мне кажется крайне иллюзорной. Тут с более близкими друзьями я позволил себе шутку и потом вспомнил, что нужно быть очень осторожным со словами. Меня спросили: «Ну вот, а что ты тут будешь?» А я говорю: «Допустим, доживу здесь до дня смерти Майка и, может, умру вместе с ним. А может, испытаю какое-то просветление, озарение, может, на меня низойдёт, наконец, какое-то прощение от друга, которого, так или иначе, я оставил». Вот, собственно, ответ на вопрос, как я здесь оказался. По воле рока.

Никогда Ленинградский рок-клуб не интересовал меня в отрыве от Майка и «Зоопарка». С моей точки зрения профессионала, он был одной из многих организаций, которые в СССР занимались самодеятельностью, досугом. Дом творчества юных, клубы джазменов, клуб любителей Японии… трали-вали. Более того, что касается музыки, то значительно раньше, чем был создан рок-клуб, ещё в 1976 году, мне довелось столкнуться с другой, гораздо более важной и более интересной для меня организацией схожего типа. А именно — при Ленинградском отделении Союза композиторов был так называемый семинар молодых композиторов, который объединял людей по тем или иным причинам не получивших консерваторского музыкального образования. Я был тогда совсем юношей, 20 лет мне было. И нам читали лекции профессора консерватории, члены союза композиторов, то есть профессиональные, маститые композиторы… как раз в 1976 году умер Шостакович! Понимаете, я пришёл в 1976 году в союз композиторов, а Шостакович умер.

Я вот здесь у себя подвесил такого очаровательного старичка — Абрам Григорьевич Юсфин, он читал нам лекции по истории музыки и по музыке народов мира. Свою первую лекцию он начал так: «Настанет время, когда технологии позволят нам считывать звуки с поверхности египетских пирамид. И мы услышим музыку древнего Египта». Я думаю: «Ничего себе прёт старика, круто, круто!» И опять же, как интересно линеечки проводятся — он же был в составе жюри первого ленинградского рок-фестиваля от профессиональных композиторов. А он много путешествовал, собирал музыку разных народов, поэтому в рок-клубе его фаворитами были «Яблоко». С его подачи они, в частности, стали создателями четырёхканального или, как это называется, квадрофонического диска.

А к чему я предельно безразличен — это гитарная музыка. И то, на какую высоту гитара была вознесена благодаря рок-музыке, с этой высоты она в 90-е годы благополучно шмякнулась. Это совершенно не моя стилистика. Поэтому рок-клуб, как бы…

Безусловно, этот период развития нашего молодёжного движения, нашего искусства был и остаётся привлекательным. Некоторые мои друзья, не кривя душой, говорят, какие вы счастливые, вы застали такие чудесные времена. На что я им говорю, что мы были молоды, основная причина нашего счастья в том, что мы были полны сил, надежд и окружены друзьями. Что касается рок-клуба, как сказать… На самом деле, если речь идёт о мемориальных досках, то, если за счёт сокращения количества мемориальных досок, посвящённых В. И. Ленину, которых, по-моему, несколько сотен развешано в этом городе — почему нет. Саша Семёнов одно время занимался инициативой по установлению доски на этом доме, чтобы указать, где жил Майк. А я вот теперь здесь делаю такое подобие пещеры, воодушевившись квартирой Коли Васина, мастерской Андрюши Медведева или мастерской Виктора Тихомирова. Я хочу здесь всё превратить в такую сказочную пещеру с видом на Владимирский собор… А рок-клуб. Не знаю.

Что касается моего участия, я не получаю никаких приглашений, на самом деле, потому что тут, опять же, слово не воробей. Здесь, в этой комнате, я учил Виктора Цоя играть и петь «Арию Мистера Икс», рассказывал, какие аккорды в этой песне и пел неоднократно. Вот я собственно и остался этим Мистером Икс. Меня не тревожит это обстоятельство, но, с другой стороны, предлагать свои услуги — ну как-то не с руки. Если бы меня позвал кто-то — я бы подумал. Но что касается концерта 7-го марта, который устраивает Саша Семёнов, я туда не пойду точно, потому что сама тема реконструкции не очень мне интересна. В смысле там будут те же группы, которые были на первом концерте. Мы же все понимаем, что группа «Россияне» уже большинством своего состава концертирует в иных мирах давным-давно. По сути, только «Пикник» — реально действующая группа из заявленных.

А Сашу Семёнова я пригласил вместе вести передачу «Легенды и мифы Ленинградского рок-клуба» на радио «Комсомольская правда», и он в ней остался, а меня попросили уйти. А до этого, несколько лет, когда я вёл передачу про русскую песню 20 века, со стороны редакции «Комсомольской правды» время от времени поступали сигналы: «Александр Петрович, ну странные какие-то передачи, ну странные. Понимаете, наша аудитория — это такие вот люди, а вот то, о чём вы говорите — это странно». «Странность» — это название одной из книг, над которой я сейчас работаю. Там развивается мысль, что «странный» — это от слова странствие, путешествие. Мои путешествия по жизни — мои странствия, и я, соответственно, странник. А странник странен.

В общем, как чудесно сказала Фанни Ардан в фильме «Соседка»: «Во мне есть что-то, вызывающее в людях отвращение». Ну в данном случае не отвращение, а недоумение, что ли. Может быть, и слава Богу, потому что, действительно, тема рок-клуба для меня исчерпана. Поэтому, знаете, как говорится, есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе — науке неизвестно. Нужен рок-клуб, не нужен… Если он кому-то нужен, пусть они им занимаются. Если моя помощь понадобится — пожалуйста, всё, чем располагаю. Другое дело, что нужна, может быть, какая-то новая форма, онлайновая, технологическая и так далее. Но здесь я вступаю в область своей некомпетентности, поэтому лучше промолчу.

Мне кажется, как зрителю (а задача зрителя считывать какие-то месседжи создателя) то обстоятельство, что герои «Лета» достаточно комиксовые, и что город, и квартира Майка тоже штрихами обозначены — достаточно условно, это говорит, что фильм не об этом. О чём? О целомудренности отношений. Как сказал Илья Кормильцев по поводу моего романа: «Русский рок был делом людей невероятно наивных, романтичных и аполитичных. Рок был не столько протестом против совка, сколько его поздним проявлением, непонятым циничными отцами ребёнка. А время, когда общество могло себе позволить содержать такое количество праздношатающихся артистов и философов, нескоро повторится. Если повторится вообще». Вот здесь с господином Кормильцевым двумя руками я согласен.

Что касается фильма в целом, мы проводили круглый стол «Историческая и этическая достоверность фильма «Лето» в Доме кино. К сожалению, не все смогли поучаствовать, но те, кто были, сошлись — все, кроме Тропилло, естественно, — что фильм хороший и что не надо искать в нём документальность — это художественное произведение.

С другой стороны, та вольность, с которой эта художественность используется, скажем, как я слышал, в фильме «Цой» господина Учителя — это не тот угол художественности, который мне близок. Поэтому фильм «Цой» я смотреть не собираюсь. Жду с нетерпением фильма Алексея Рыбина — по моим сведениям, уже постпродакшн заканчивается, то есть, в этом году, я надеюсь, фильм выйдет. Я знаю из просочившихся сведений, что Фома, то есть Николай Фоменко, там играет Майка, который не умер в 1991 году, а живёт дальше. Такая ненаучная фантастика. И слава Богу, потому что, понимаете, по поводу биографии Майка автора Александра Кушнира «Бегство из Зоопарка», недавно вышедшей, тоже много ведётся разговоров. Моя позиция была, есть и остаётся — пусть все, кто угодно, как можно больше, как можно чаще используют, исполняют, транслируют, придумывают и так далее. Потому что заговор молчания, который разорвал фильм «Лето», совершенно недопустим в отношении художника такого масштаба как Майк Науменко. Потому что это не так как должно быть, это несправедливо. И то, что в моих силах сделать, чтобы эту несправедливость исправить, я пытаюсь предпринять.

А что касается дня рождения Майка в этом году — я договорился с клубом «Грибоедов» и 18 апреля приглашаю вас и всех. Состав участников, кроме себя самого и нашего проекта с Валерой Алаховым пока не могу вам озвучить. Но ещё есть время.

Это же с альбома «Белая полоса», да? Тогда я уже работал в землянах. Когда я приезжал с гастролей, мы встречались, и Майк, разумеется, меня расспрашивал, его интересовали все эти подробности, что и как. В частности, он ужасно возмущался, когда узнал — настолько возмущался, что даже другим рассказывал: «Вы представляете, в „Землянах“ певец поёт за кулисами. Микрофон стоит за кулисами, певец поёт, его никто не видит!» Я говорю: «Майк, ну во-первых, я на подпевке, а потом меня же вводят ещё в программу, я ещё не всё знаю, а деньги уже получаю». Но вот, сам факт того, что человек поёт, а его прячут за кулисами, возмущал Майка до глубины души.
А когда я ушёл из «Землян», был момент, когда Майк таскал меня на все интервью, и мы прямо как Modern Talking везде вдвоём были и говорили. И я, чтобы польстить Майку, когда Старцев меня спрашивает: «Александр, а почему ты ушёл из „Землян“?» Я говорю: «Чтобы больше времени уделять группе „Зоопарк“». Майк прямо как дитя радовался, скакал и хохотал от счастья просто, когда это слышал.

На самом деле, разные были причины для ухода. Например, мне тридцатник исполнился, я хотел заняться своей музыкой. Она была начиная со школьных лет и есть сейчас, до сих пор. Восемьдесят процентов её лежит в виде каких-то нотных каракуль, которые, когда меня не станет, благополучно перекочуют в ближайшую помойку. Кто там будет рыться в моих рукописях? Об этом наивно думать.

Я подумал, что русское старое слово «коверкать», оно происходит от «coworking». Теперь вот везде коворкинг — а на самом деле это коверкать. Ты берёшь чей-то материал, Майка Науменко, например, и начинаешь из него делать какое-нибудь техно, ну и таким образом коверкаешь его, да? Помните, у Пушкина, маляр и мадонна: «Мне не смешно, когда маляр негодный мне пачкает мадонну Рафаэля». А если маляр годный? И необязательно же мадонну Рафаэля. На этом, собственно, построено всё современное искусство. Оно всё более перетекает в коллажную такую историю, как и наше восприятие искусства становится всё более фасеточным. В силу доступности огромного количества информации, мы вынуждены, как насекомые, смотреть сразу в сто направлений.

Таким образом, я намерен обозначить наше с Валерой Алаховым сотрудничество как новую эклектику. Новизна заключается в том, что мы не только сочетаем элементы разных культур, но и разных миров. Это как каллиграфия, которая к современному текстовому искусству уже почти не имеет отношения. Сейчас мы готовим программу к 12 апреля, и я говорю: «Валера, мы не дети галактики, мы дети аналогов». А сейчас, по сути дела, время цифровое, и аналог остаётся либо роскошью гурманской, либо архаикой.

С другой стороны, на примере татуажа можно видеть, что архаика может так вообще выпереть, что… вот. В наше же время татуировки были: либо зона, либо море. А сейчас это ведь какая-то дремучая древность. Я вот смотрю на людей с татуировками на лицах… Мой приятель сделал татуировку — на лбу написал «БОГ». Крупными буквами. Я даже не стал ничего говорить — тут уже всё ясно. Но, видимо, кто-то что-то ему всё-таки сказал, потому что через некоторое время у него на лбу стало написано БОСХ. Я говорю: «О, вот Босх ещё куда ни шло. А то, знаешь…»

Майк — не единственный поэт, с которым мне довелось быть дружным и сотрудничать. Один из моих друзей — Дима Раскин, известный как «Распий». Мы много писали друг другу стихов, многие писали вместе. Я считал и считаю Диму одним из замечательных поэтов. Среди прочих его шедевров, на мой взгляд, есть стихотворение, которое, в общем, прогремело, мне его даже цитировали в Москве, оно произвело там эффект. И я его сейчас вам прочту. Оно короткое, называется «Стул»:

Однажды в лифте стул приехал
Обычный стул. Немного жидкий
Я поглядел на стул и вышел
А он остался и уехал

Долгое время я хотел ответить Диме таким же эффектным шедевром. И вот спустя какое-то время я написал двустишье, которое до сих пор пользуется популярностью среди моих друзей:

Рыгаю, кашляю, [пускаю газы]
Вот так я время провожу
Есть ещё одно, которое мне очень нравится:
Где-то баба ночью взвизгнула
Знать судьбу свою увидела

Набрался уже целый цикл таких двустиший. Серьёзных стихов я сейчас не пишу. «Серьёзные стихи» — вообще какое-то странное название (хохочет).

Как таковой взаимосвязи в строчках на моём костюме нет, это поэтические тексты разных авторов. Я посадил несколько пятен на этот костюм и не удалось их вывести, а он мне как-то был дорог. И я думаю: «Вот, буду на нём размещать разные строчки, тем более, у меня есть одна из небольших теориек, идеек, которые я разрабатываю — прекращение борьбы с пятнами и дырками. И то и другое — это же, в общем-то, результат взаимодействия человека и вещи, то есть, история жизни. Пятна и дырки не так ужасны, чтобы с ними бороться. А кроме того, вообще ведь этот принцип одноразовости, он вытеснил все эти штопки, ремонт одежды. Сейчас отремонтировать стоит в десять раз дороже, чем купить новое. И этот принцип «использовал — выбросил», он, к сожалению, перетекает плавно из области предметной в область человеческих отношений. Это то, к чему я не смогу никогда привыкнуть. И не хочу привыкать. Таким вот образом я и работаю над всякими пятнами и дырками на одежде, стараюсь их эстетизировать, что ли.

Почему слово «общество» на ширинке? А потому что это часть названия моей группы на Facebook — «Тайное общество поэтов». Если вы обратили внимание, в логотипе группы «Зоопарк» Иши Петровского буква «Зэ» тоже что-то напоминает. Потом, ну, фалличность в архитектуре она тоже представлена и так далее. Ну как-то так вот. Это мэйл шовинизм, наверное, таким образом проявляется. Но есть ещё свободное место для поэзии".